Эмброуз прошла в спальню, взяла журнал, который читала с утра. Лето было не самым ее любимым сезоном — конечно, если б не бабочки и не музей. Лето — пора откровенности, журналы пестрят фотографиями знаменитостей и красавиц в бикини на пляжах, в музее кишат красотки, не ведающие, какое это счастье — бродить в доме ли, на улице, убрав с лица волосы и нисколько не смущаясь. Лучше уж зима, когда можно окуклиться, скрыться. Ей в жизни не довелось путешествовать, но, если б могла, она бы уезжала на лето в холодные края, — однако летом нельзя оставить музей.

Эмброуз аккуратно вырезала фотографию актрисы из мыльной оперы — кто она такая, Эмброуз не знала, но фигурка в крошечном бикини горделиво демонстрировала чудеса похудения: вернулась к прежней форме всего через полтора месяца после рождения ребенка. Эмброуз закрепила фотографию на стене так, чтобы не заслонить другие, которые тоже хотела видеть, затем опустилась на кровать и четверть часа подряд пристально изучала пополнение своей коллекции, рассматривала глаза, нос, губы, длинную шею, изгиб поясницы, гордо выставленный зад, крепкие загорелые бедра, идеальные ноготки на ногах и красивые пляжные тапочки. Она растворялась в фотографии и на несколько драгоценных мгновений превращалась в ту девушку, переносилась на пляж: вот она выходит из моря, и все смотрят на нее, она чувствует, как пригревает солнце и как стекает с тела соленая вода, она выглядит потрясающе, легкая, счастливая, уверенная — возвращается на лежак выпить коктейль. В голове Эмброуз так живо себе все это представляла.

Китти Логан спросила ее, почему она коллекционирует бабочек, что так привлекает ее в них? Она не солгала в ответ, но и правды не сказала, ответ был неполным. Почему бабочки? Потому что они красивы. В отличие от нее самой. Все просто.

По той же самой причине она с детства любила сказку о Красавице и Чудовище, и хотя диснеевский фильм появился, когда ей было уже двадцать три года, она много раз ходила смотреть его в кино, а потом вышла кассета, и она смотрела его каждый день, выучила наизусть — каждое слово, каждый взгляд, каждый жест каждого персонажа. Папочка удивлялся такой привязанности к детскому фильму, но он не понимал, что она в нем видит. Не романтику, не чудо превращения Чудовища в Принца — нет, но похищение Красавицы, потому что она сама была Чудовищем, способным распознать Красоту, и понимала, каково это — быть очарованным чужой красотой, только подле нее и чувствовать себя живым. Она бы и сама хотела уловить красоту, запереть ее надежно внутри себя, чтобы каждый день видеть ее и славить.

— Кто это засыпает тебя эсэмэсками? — спросила Салли на обратном пути из Килдейра. Впервые открыла рот — видимо, то был знак, что Китти наконец прощена.

— А что? — поморщилась Китти.

— У тебя с лица не сходит дурацкая улыбка с той самой минуты, как началась эта эсэмэсизация.

— Эсэмэсизация? Ну и словечко ты выдумала.

— Не уклоняйся от темы. Так кто это?

— Никто, просто Пит, — чересчур поспешно ответила она.

Салли широко раскрыла глаза:

— Пит, ненавистный ответственный редактор, отвратительный тиран?

— Отвратительным я его никогда не называла.

— О. Мой. Бог.

— Да что такое?

— Дорогая, ты же догадываешься, что происходит? — подначивала Салли.

— Заткнись, ничего не происходит. Помолчи, очень тебя прошу. — Китти попыталась прикрыть рукой болтливый рот подруги, но Салли захихикала, а машина пошла юзом, так что Китти поскорее убрала руку.

— Ладно-ладно, я ничего не говорю, ты сама знаешь, — пропела Салли.

— Он всего лишь проверяет, как я, — заявила Китти, захлопнув телефон-раскладушку и убирая его в сумку, но, едва убрала, сразу же пожалела об этом: интересно же, как Пит отреагировал на последнюю эсэмэску, тщательно продуманную и, на ее взгляд, довольно-таки остроумную.

В молчании они ехали в сгущавшейся темноте, вдали алел горизонт.

— Красный закат, — заметила Китти. — Будет ясный день.

— Брось, — возразила Салли. — Это пустые суеверия. По прогнозу завтра будут проливные дожди.

И снова молчание. Позабыв о Пите, Китти вернулась к своему сюжету, перебирая тех, с кем успела поговорить: Берди Мерфи, Эва Ву, Мэри-Роуз Годфри, Арчи Гамильтон, Эмброуз Нолан. Она искала связь между ними, хоть какую-то зацепку, сравнивала и противопоставляла, перебирала все подробности, которые ей удалось узнать, и хотя кое в чем обнаруживалось сходство, связи не возникало — это был не единый сюжет, а несколько отдельных и самодостаточных историй. Придется начать заново, вслушаться в их рассказы и отыскать наконец тот замысел, без которого работа не состоится. Китти полезла в сумку — Салли усмехнулась: опять, мол, хватаешься за телефон, — но Китти уже и думать забыла про эсэмэски. Она вытащила блокнот, и Салли поняла: абонент недоступен, лучше оставить ее в покое.

Китти думала об Эмброуз, о бабочках в рамках, о фотографиях на стене в спальне.

Глава восемнадцатая

Китти пришлось заночевать у Салли.

Вернувшись из Страффана в дом, где жила Китти, они обнаружили, что утренняя статья обернулась гонораром в виде навоза, которым была густо вымазана каждая ступенька лестницы, а на двери им же выведены слова: «Продажная шлюха». Казалось бы, такое случилось уже далеко не впервые, но Китти расстроилась. Подумала даже, не сфотографировать ли дверь и не послать ли Ричи, но тут же передумала: не хватало еще раз попасть в газету. Хорошо хоть, что ни разу не вторгались в ее квартиру, не пытались напасть на нее саму. Прихватив с собой одежду, которой хватило бы на неделю в гостях, Китти развернулась на каблуках и бросилась искать убежища в машине Салли.

Путь ей преградил Чжи, владелец дома.

— Извините, Чжи, я очень спешу, не могли бы вы… — Она шагнула вправо, пытаясь его обойти, но Чжи передвинулся в ту же сторону, Китти подалась влево, но и там Чжи мешал ей пройти. — Я немедленно вызову уборщиков, чтобы все отчистили.

— Не пойдет. На той неделе краска, туалетная бумага, дерьмо, вчера фейерверк, сегодня опять дерьмо. Плохо для моего бизнеса.

— Знаю, знаю, но это скоро кончится. Им надоест, и они оставят меня в покое.

Чжи это обещание отнюдь не убедило.

— В конце месяца будет новый квартиросъемщик. Вы съезжаете. Ищите другое место.

— Нет-нет-нет, — прервала его Китти и даже руки сложила в молитвенном жесте. — Пожалуйста, пожалуйста, не говорите так. У меня черная полоса, но вообще-то я же вполне порядочный квартиросъемщик, правда?

Чжи только бровями пошевелил.

— И я никому не скажу про ПХЭ.

Лицо домовладельца потемнело.

— Вы угрожаете?

— Нет! Я же сказала: никому не скажу. Никому.

— Тогда зачем это вспоминать? До первого — и чтоб вас тут не было! — заявил он и с грохотом помчался вниз по ступенькам.

Китти так и осталась стоять на лестнице, размышляя, насколько хуже может сделаться ее жизнь и где ей, при заметно снизившихся доходах, найти квартиру по карману, но тут Чжи вновь предстал перед ней с какой-то одежкой на плечиках в целлофановой обертке.

— И ваш друг, — заявил он, поднимаясь вплотную к ней, — не платил за свой пиджак. Должен был платить утром. Платите вы. Десять евро.

— Он мне вовсе не друг! Я не стану за это платить.

— Он друг. Я видел, вы чмоки-чмок. Платите. Десять евро. Платите вы.

— Ни за что! Это не моя вещь. Ни за что.

Хозяин начал спускаться по ступенькам.

— О’кей, давайте договоримся. Я заплачу за пиджак, а вы не станете меня выгонять.

Домовладелец поразмыслил над предложением:

— Вы платите, а я подумаю.

Китти не смогла сдержать улыбку.

— Превосходно! — Нашарила в сумке деньги и отдала ему. Взамен получила пиджак. — Так я остаюсь?

— Нет! — пролаял он. — Я сказал — подумаю, и я подумал, и ответ: «Вон». — И ринулся прочь в подвальное помещение, а Китти так и застыла на месте.