— Давно тебя жду.

— Правда?

— Ты сильно задержалась, дорогая моя. Я начал ждать тебя уже несколько дней тому назад. Оставим это, входи. — Он распахнул дверь и повел Китти за собой по коридору.

Обращался он с ней приветливо, но какой же усталый у него вид, и шел он чуть ли не шаркая — бессилие человека, изнуренного неотступной печалью, сердечной пустотой. Сердце знает, что лишилось самого дорогого, и работает из последних сил, словно пытаясь возместить потерю.

В гостиной, как всегда, все вверх дном. Тут со смертью Констанс ничего не изменилось, разве что прибавилось беспорядка. Тереза даже не пыталась изменить что-то в налаженном хаосе этой жизни. Боб стоял бы насмерть, вздумай домработница предложить ему более правильный способ обживать свою среду обитания. В этом хаосе, в его недрах, таилась система, невнятная никому, кроме его создателей. За стол не присядешь, весь завален бумагами и прочими вещами, которые заполонили уже и шесть стульев вокруг стола.

— Кофе? — окликнул ее Боб из кухни.

— Да, спасибо.

Ей бы не мешало поспать нынче ночью, но тут ни чашка кофе, ни две не помешают, если ей суждено уснуть после долгих недель бессонницы. Вряд ли нынешняя ночь окажется лучше предыдущих, а пока что ей нужно взбодриться для разговора с Бобом. Рассеять туман в мозгу, проверить все возможные сюжеты, обыскать каждый дом на своем пути, как это делают, когда гонятся за убежавшим преступником. Заглянуть в уже осмотренные проулки, но свежим взглядом, не прокручивать бесконечно одно и то же, начать заново — и для этого требуется помощь Боба. Почему Китти не обратилась к нему сразу? Он так рыцарственно поддержал ее перед скептиками, Черил и Питом. Благодаря Бобу ей было поручено написать последнюю статью Констанс. А теперь — признаться, что она не справилась? Саму себя она подвела, тут спорить не о чем, а сейчас и Боб узнает, как она подвела его, но, войдя в дом, где еще недавно жила Констанс, вдыхая ее запах, ощущая присутствие подруги, словно та вышла не дальше соседней комнаты, более всего Китти страдала и мучилась от невыносимой мысли, что она подвела Констанс. Ей доверили быть голосом Констанс, высказаться за нее теперь, когда Констанс умолкла. И что же? Она бормочет и заикается, экает и бекает, ей далеко до красноречия, которое Констанс сохраняла и в смерти.

Мгновение тянулось; Китти разглядывала всякие штучки-дрючки, заполонявшие в этом доме любую поверхность, но вдруг осознала: из кухни так и не потянуло вожделенным ароматом кофе, не слышно движения. Она заглянула на кухню: Боб неподвижно стоял в центре этого небольшого помещения, смотрел на шкафчики, но их не видел, — маленький растерянный мальчик. Боб был десятью годами старше, но они с Констанс всегда казались сверстниками. То ли Констанс была старше своих лет, то ли Боб оставался юным, но выглядели они идеальной парой, всегда схожи и внешне, и внутренне, настроены на одну волну, не подумаешь, что их разделяет целое десятилетие, если и спорили, то разве что об аспектах одной и той же проблемы. Будто они появились на Земле в один и тот же день и всегда оставались неразлучны, будто такими они и были задуманы. Китти с трудом представляла себе жизнь Констанс до встречи с Бобом, жизнь Боба до встречи с Констанс, а тем более те десять лет, которые он топтал землю прежде, чем Констанс появилась на свет. Интересно, думала она, почувствовал ли Боб что-то в тот миг, сам ни о чем не догадываясь, — обрела ли жизнь дублинского мальчишки суть и смысл оттого, что маленькая душа явилась в Париже?

Но вот Китти увидела Боба без Констанс — словно тело без души. Свет погас.

— Боб! — тихонько окликнула его Китти, опустив руку ему на плечо.

— Да. — Он выпрямился, пришел в себя, вспомнил, что у него кто-то в гостях.

— Давай я сварю кофе, а ты посидишь отдохнешь, — предложила она, ласково отодвигая хозяина в сторону и переходя к шкафчикам поискать кофе.

— Да-да, конечно, — отозвался он, погруженный бог знает в какие воспоминания, и присел в единственное кресло, не заваленное журналами и газетами.

Китти открыла шкаф и увидела полки, забитые книгами, словно это был стеллаж, а не кухонный шкафчик. И в соседнем шкафчике — то же самое. Все забито, ни чашки, ни блюдца, ни крошки пищи. Китти, хмурясь, рылась в поисках кофейника и чашек, но потерпела неудачу. Пытаясь постичь логику Констанс и Боба, она перешла в гостиную, и там заглянула в книжные шкафы — как ни странно, кофейник не обнаружился. Ни логики, ни кружек, лишь книги и книги. Ладно, обойдемся пока без кружек, хоть бы кофейник найти или пусть растворимый кофе, однако из всей посуды имелся в наличии чайник, еще недавно служивший копилкой.

— Боб, — позвала она, и смех замер у нее в горле. — А где вы обычно держите кофе?

— О! — отозвался он так, словно вопрос застал его врасплох. — Мы куда-нибудь ходили выпить кофе, но Тереза вечно что-то пьет, так что где-то у нас что-то есть.

Китти вновь оглядела битком забитую кухню. К холодильнику скотчем приклеен календарь с темами из Камасутры, май — позиция номер пять, «приподнятая миссионерская». Китти открыла дверцу холодильника, но и там было пусто, — обидно, завлекательная картинка на двери сулила что-нибудь интересное.

— Может, Тереза с собой приносит, — рассудила она, озирая пустые полки.

— По вечерам мы пьем вино. — «Мы» — это Боб и призрак в пустом кресле рядом с ним.

Верно, Констанс каждый вечер выпивала по меньшей мере бутылку красного вина, и в данный момент Китти предпочла бы вино, а не кофе.

— Где же вы прячете бутылки? — ласково улыбнулась Китти Бобу.

Он поймал ее улыбку, и его взгляд немного оживился:

— Миссис Садовница складировала их в сарае.

Под светлым вечереющим небом Китти прошла через дворик в сарай, отодвинула засов и вошла внутрь. Пахло землей и сыростью. Она включила свет — яркую до белизны лампу, угрожающе свисавшую с потолка на тонком проводе, — и уставилась на полки. Ряды бутылок красного вина, каждая — в горшке с землей.

— Так они сохраняются в тепле, — пояснил Боб, выступив у нее из-за спины. — Констанс настаивала, что у каждой бутылки должна быть своя колыбелька, и поддерживала здесь температуру не ниже десяти градусов.

— Ну конечно же, — рассмеялась Китти. — А это еще что?

Десятки горшков с воткнутыми в землю палочками, а на палках — листочки с заметками.

— Ее идеи.

Китти недоуменно нахмурилась:

— Я думала, ее идеи там, в каталоге.

— Там — созревшие. А начинались почти все здесь. Это были ее «семечки», как она говорила. Когда ей приходила в голову мысль, она записывала ее и сажала в горшок. Потом, если ей требовались свежие идеи, она приходила сюда и смотрела, не проклюнулись ли ее «семечки».

Китти не сводила с Боба глаз.

— Почему я об этом не знала?

— Потому что, если бы мы об этом проговорились, Констанс угодила бы в сумасшедший дом.

— Можно подумать, у вас тут не сумасшедший дом.

Они заговорщически улыбнулись друг другу.

— Значит, тут может найтись и что-то из этой истории с именами. — Она двигалась вдоль рядов, вчитываясь в поспешно набросанные каракулями слова. Ей отчаянно хотелось соприкоснуться с Констанс, увидеть ее, услышать ее голос.

— Тут ничего не найдешь, раз она перенесла это в каталог. Возможно, история начиналась здесь — одно имя или несколько имен, а может быть, начиналась вовсе не с имени. Но в каталог попадали только проклюнувшиеся идеи. Тут у них ясли.

— Ее малыши, — улыбнулась Китти, скользя глазами по небрежным, кое-как набросанным мыслям, которые попадали сюда прямиком из головы Констанс. Припомнилось пояснение Боба: в каталог она переносила только оформившиесяидеи. Но каким же образом оформилась эта идея с именами? Боже, как мучительно знать, что идея была, но не найти эту идею. Ну же, Констанс, мысленно заклинала Китти, оглядывая напоследок сарай, подай мне знак! Она подождала ответа, но сарай оставался нем.

Китти взяла бутылку вина, подумала, взяла еще одну и вслед за Бобом вернулась домой. Сняла груду альбомов с кресла напротив Боба — с кресла во французском стиле, с узором из металлических золотых листьев. Ей виделось, как Боб и Констанс сидят у жарко пылающего камина, обсуждая теории, и реальные проблемы, и какие удивительные истории можно было бы написать, они спорят, единые в своей любви к необычному, фантастическому и к самому заурядному, повседневному, человеческому.