— Да.

— Все вы одинаковы.

— Я не буду спрашивать вас о том, о чем вы сами не захотите рассказывать.

— И это я уже слышал.

Он скинул чипсы в белый бумажный пакетик, пакетик уложил в коричневый пакет побольше и добавил немного картошки от щедрот своих.

— Послушайте, я скажу вам все как есть. Я не знаю, о чем вы сейчас говорите и о чем не хотите рассказывать. Я ничего о вас не знаю. Ваше имя я нашла в списке из ста имен — у всех этих людей мне надо взять интервью, чтобы написать статью в журнал. Я ничего не знаю ни о вас, ни о других людях из списка, не знаю, о чем должна быть статья. Мне нужно всего лишь полчаса вашего времени, когда угодно, утром, днем, ночью, — поговорить. Возможно, дело вовсе не в том, о чем вы умалчиваете, а если все-таки в том и вы скажете, чтобы я не писала об этом, я просто не стану об этом писать, и все. Я соблюдаю журналистскую этику, я обещаю вам не писать об этом, и я сдержу свое слово.

Ради Констанс, ради самой себя на этот раз она из кожи вон вылезет, но сделает все по-человечески.

Кажется, Китти удалось его зацепить или, во всяком случае, отчасти развеять его страх. Чего бы он ни боялся, угроза исходила не от нее. А он чего-то боялся — на вид ему было сильно за пятьдесят, а то и все шестьдесят, но, думала Китти, он, возможно, моложе, а страх состарил его. Этот человек жил в постоянном страхе, носил его на плечах, словно тяжелый мешок. Волосы поседели, сухая, нездоровая кожа была красной, много лишнего веса, хотя из-под рукавов футболки торчали вполне убедительные бицепсы. Воплощение трудной жизни, нездорового питания, недостатка сна. А сама-то она едва ли выглядит лучше, подумала Китти. Но этого человека ей никак не удавалось разгадать. Наконец он поглядел ей прямо в глаза, и волна облегчения захлестнула Китти: ее слова произвели на него какое-то впечатление.

— Уксус, соль? — предложил он.

Китти разочарованно вздохнула.

— Да, пожалуйста.

Он обильно полил чипсы уксусом, завернул пакет и положил его — уже начавший протекать — прямо на ее визитку.

— Два семьдесят.

Китти заплатила. На том и конец. Взяла чипсы, оставила на прилавке пропитанную уксусом визитку. Хотя бы обед заполучила. Свернула за угол — а ее велосипед уже пропал вместе с ребятами.

Остановившись под лестницей, которая вела к ней в студию, Китти всматривалась в темноту, со страхом гадая, что ждет ее там нынче вечером.

— Китти? Китти Логан, это ты?

Она резко обернулась, соображая, откуда донесся оклик. Из двери химчистки на нее смотрел мужчина, голову склонил набок, прищурился, всматриваясь. Присмотрелась и Китти: хороший костюм, приличная стрижка, ботинки блестят, лицо вытянутое, с крепким подбородком, — вот только маленькие круглые очочки новость.

— Ричи? — признала она. — Ричи Дейли?

На его лице отразилось облегчение — значит, правильно. Китти вошла в химчистку, хотя обычно заглядывать туда не осмеливалась: как бы владелец не распластал ее на гладильной доске и не запарил ненавистную арендаторшу до смерти.

— Я сразу тебя узнал! — засмеялся Ричи, распахивая объятия. Китти горячо обняла приятеля и отступила на шаг, чтобы как следует его разглядеть.

— Господи, вроде и такой же, но сильно изменился! — Она едва могла поверить своим глазам.

— Надеюсь, к лучшему? — ухмыльнулся он. — Конверсы с драными шнурками уже не комильфо.

— А волосы! Остриг налысо!

— И ты тоже, — усмехнулся он.

Китти невольно погладила свою короткую стрижку — а ведь в университете носила волосы до плеч.

— Послушать нас со стороны, так мы полжизни не виделись.

— Двенадцать лет. Немало воды утекло.

— Двенадцать? Ужас! И как ты сюда попал?

Он повел рукой:

— Э… зашел в химчистку.

— Ну ясно! — подмигнула она.

Владелец выразительно откашлялся, прерывая беседу старых однокашников. Если б он мог убивать взглядом, уложил бы на месте обоих.

— Я живу тут, наверху. Не хочешь ли… В смысле, кофе или чего-нибудь?

Посреди этой фразы Китти сообразила, что вполне может иметься в наличии жена и парочка, а то и две парочки детишек, и все они ждут в машине перед химчисткой, недоумевая, с какой стати папочка обнимается с чужой теткой. Китти даже выглянула на улицу, проверяя.

— Кофе? — напугался Ричи. — Оставь, выпьем чего получше.

Они зашли в паб «Смитс» на Фейрвью-стрэнд. Пятница, семь вечера, народу битком, но им повезло отыскать столик с двумя местами. Взяли чипсы, заговорили о добрых старых временах.

— А чем ты занимаешься? — спросила Китти, отчитавшись о своей карьере после университета за исключением, разумеется, катастрофы с Колином Мерфи. Хотя она была уверена, что Ричи об этом знает, все на свете об этом знали, но ему хватило деликатности не затрагивать больную тему.

— Я? — Ричи заглянул в кружку. Четвертая по счету, а Китти после четвертого бокала вина уже слегка опьянела. — Я сейчас книгу пишу.

— Книгу? Ричи, да ты что!

— Забавно, как ты называешь меня — Ричи. Так меня теперь никто не зовет. Для всех я Ричард.

— Конечно, уважающий себя писатель на меньшее не согласится. О чем книга-то?

— Это роман. И больше ничего не скажу, — закокетничал он.

— Полно, полно, еще хоть немного. Любовный роман? Историческая книга? Дешевое чтиво?

— Дешевое чтиво, — расхохотался он. — Дешевле некуда.

Он так задушевно смеялся, и Китти вдруг ощутила тепло их близости и как они незаметно перешли от воспоминаний к флирту, а главное — насколько Ричард похорошел с университетских времен.

— Детектив, — пояснил он. Они сдвинули головы, коленями соприкасались под столом. — Уже примерно четверть книги написал. Всегда хотел этим заняться, но, сама понимаешь, работа и все прочее — нет времени для того, чего по-настоящему хочется. И в один прекрасный день я сказал себе: «Черт побери, Ричи, просто сядь и пиши!» И вот я пишу. Пытаюсь по крайней мере.

— Ты молодец. Людям редко удается осуществить мечту. Станешь новой Сьюзан Бойл, — поддразнила она.

— А как насчет тебя? «Тридцать минут» — это и есть твоя мечта?

Китти заглянула в свой бокал и с удивлением увидела, что он пуст. Когда успела, только ведь отпила. Ричи посигналил официанту, чтобы тот налил еще.

— Не знаю, — пробормотала Китти. Голова кружилась, это было приятно, язык с трудом ворочался во рту. — Я теперь не знаю, какая у меня мечта.

— Не понравилось работать на телевидении?

— Я… — Она медлила, опасаясь взорваться, выложить все об этой программе, о телевидении, обо всем, что случилось с ней, однако все еще держалась настороже: Китти ни с кем до сих пор не была так откровенна. Казалось, что Ричи и в самом деле ничего не знает. Он смотрел на Китти мягким, неосуждающим взглядом, сосуды у него в глазах полопались от усталости, и Китти перенеслась в свой двадцатилетний возраст, в университетский бар, где они прогуливали лекции, и ничегошеньки на свете не казалось таким уж серьезным и важным. Ричи она могла довериться.

— Я больше не работаю для «Тридцати минут», — призналась она.

— Нет? — Ричи осушил свой бокал.

— Ты правда не знаешь или притворяешься ради меня?

— Откуда мне знать? Это что, какая-то сенсация? Ты прости, но я вот уже несколько месяцев как с головой ушел в книгу. Понятия не имею об окружающем мире. Кто-то сегодня сказал мне, что тех чилийских шахтеров давно подняли из забоя.

— Год назад.

— Именно, — усмехнулся он. — Пишу я медленно. И ты можешь ничего не рассказывать мне, если не хочешь. Просто посидим, проведем вместе время. — Он ободряюще улыбнулся.

— Я завалила журналистское расследование. Облажалась чудовищно, дело передали в суд, канал потерял кучу денег, и меня временно отстранили — по-настоящему это означает, что никто никогда не выпустит меня в эфир снова. А теперь и журнал, в котором я столько лет проработала, того гляди, от меня избавится, потому что на него давят рекламодатели, у них, видите ли, имеется гражданская позиция, — что не мешает им эксплуатировать детский труд, чтобы произвести свою дрянь подешевле. Пока что я готовлю для журнала материал, хотя неизвестно, смогут ли его опубликовать, и это единственное, что для меня сейчас важно, и осталось меньше двух недель, а я все еще не знаю, в чем сюжет и где его искать, и пока я бьюсь с этим, всякий раз, возвращаясь домой, я натыкаюсь на собачье дерьмо, краску, туалетную бумагу и любую другую подлянку, сколько их еще приготовят мне четыреста пятьдесят тысяч евро Колина Мерфи и его искренние поклонники.